Владимир Дмитриевич и Елена Ивановна Набоковы в усадьбе Рождествено в день их помолвки. 1896 год.
герб рода Набоковых гл.3,1 Набоковский герб изображает собой нечто вроде шашечницы сдвумя медведями, держащими ее с боков: приглашение на шахматную
партию, у камина, после облавы в майоратском бору...
усадебный дом в Выреhttp://www.vladimirnabokov.ru/drugie_berega02.htm
«Другие берега» — автобиографическая книга (часто называемая романом) Владимира Набокова.
Создание своего автобиографического сочинения Набоков начал с небольшого очерка, написанного на французском языке — «Mademoiselle O» (1936, соответствует пятой главе книги «Другие берега»). В дальнейшем Набоков продолжил работу над созданием своей автобиографии: в 1946—1950 он создаёт англоязычную книгу «Убедительное доказательство» (англ. Conclusive Evidence), о недостатках которой потом сообщал в предисловии к «Другим берегам».[1] Вольный авторский перевод английского текста на русский язык, получивший название «Другие берега», был выполнен в 1953 году и издан в нью-йоркском «Издательстве имени Чехова». Позже Набоков вновь обратился к английскому тексту книги; результатом работы стала расширенная окончательная английская версия автобиографии — «Память, говори» (англ. Speak, Memory (издана в 1966 году). Несмотря на то, что версия автобиографии под названием «Память, говори» была в 1990-х годах переведена на русский язык, её более ранний авторский русскоязычный вариант «Другие берега» остаётся более популярным у русскоязычных читателей.
Книга «Другие берега» охватывает период почти в сорок лет — с первых годов века по май 1940 года, когда автор переселился из Европы в Соединенные Штаты Америки.
ГЛАВА ПЕРВАЯ, 1...прошу заметить, что безоговорочно отметаю фрейдовщину и всю се темную средневековую подоплеку, с ее маниакальной погоней за половой символикой, с ее угрюмыми эмбриончиками, подглядывающими из природных засад угрюмое родительское соитие.крепкая,облая (круглый, округлый, кругловатый, о(за)кругленный), сдобно-блестящая кавалергардская кираса, обхватывавшая грудь и спину отца, повис парасоль([фр. parasol] - зонтик от солнца) матери я стою на коленях -- классическая поза детства! - на полу, на постели,над игрушкой,ни над чемС неизъяснимым замираньем я смотрел сквозь стекло на горсть далеких алмазных огней,которые переливались в черной мгле отдаленных холмов, а затем как бы соскользнули в бархатный карман. Гл. 2, 2 Допускаю, что я не в меру привязан к самым ранним своим впечатлениям; но как же не быть мне благодарным им? Впоследствии я раздавал такие драгоценности героям моих книг, чтобы как-нибудь отделаться от бремени этого богатства. (см. "Защита Лужина") Загадочно-болезненное блаженство не изошло за полвека... И вот еще соображение: сдается мне, что в смысле этого раннего набирания мира русские дети моего поколения и круга одарены были восприимчивостью поистине гениальной, точно судьба в предвидении катастрофы, которой предстояло убрать сразу и навсегда прелестную декорацию, честно пыталась возместить будущую потерю,наделяя их души и тем,что по годам им еще не причиталось.Место это конечно Аббация, на Адриатике. Накануне в кафе у фиумской пристани ( (итальянское слово «Fiume» означает то же, что и хорватское «Rijeka» — река; в районе города протекает короткая, но полноводная речка Фиумара)(Порт Фиуме лишь в 1947 г., после еще одной войны, оказался под именем Риека в составе Югославии (теперь — Хорватии)» (www.hrono.ru/sobyt/1919fium). ).), когда уже нам подавали заказанное, мой отецзаметил за ближним столиком двух японских офицеров--и мы тотчас ушли; однако я успел схватить целую бомбочку лимонного
мороженого, которую так и унес в набухающем небной болью рту. Время, значит, 1904 год, мне пять лет. Лондонский журнал,который выписывает мисс Норкот, со смаком воспроизводит рисунки японских корреспондентов, изображающих, как будут тонуть совсем
на вид детские - из-за стиля японской живописи - паровозы русских, если они вздумают провести рельсы по байкальскому льду.
У меня впрочем есть в памяти и более ранняя связь с этой войной. Как-то в начале того же года, в нашем петербургском особнякеМузей существует в том самом доме на Большой Морской 47, где Набоков провел первые 18 лет своей жизни, и который - вместе с усадьбой семьи в деревне Рождествено под Петербургом до конца дней считал своим единственным домом. Именно поэтому он отказывался приобретать себе другой; так и жил все последние годы в отеле., меня повели из детской вниз, в отцовский кабинет, показаться генералу Куропаткину, с которым отец был в коротких отношениях.
В этот день он был назначен Верховным Главнокомандующим Дальневосточной Армии.
Во время бегства отца из захваченного большевиками Петербурга на юг, где-то, снежной ночью, при переходе какого-то моста, его остановил седобородый мужик в овчинном тулупе. Старик попросил огонька, которого у отца не оказалось. Вдруг они узнали друг друга. Дело не в том, удалось ли или нет опростившемуся Куропаткину избежать советского конца (энциклопедия молчит, будто набрав крови в рот).(С мая 1917 до конца жизни жил в своем бывшем имении селе Шешурино Холмского уезда Псковской губернии. Организовал сельскую школу, в которой работал учителем. В 1964 на могиле поставлен памятник с надписью: «Основателю сельскохозяйственной Наговской школы».) В один из коротких своих наездов к нам, в Выру, отец заметил, что мы с братом читаем и пишем по-английски отлично,но русской азбуки не знаем (помнится, кроме таких слов, как "какао", я ничего по-русски не мог прочесть). Было решено, что сельский учитель будет приходить нам давать ежедневные уроки и водить нас гулять. Он был, как говорили мои тетки, шипением своего ужаса, как кипятком, ошпаривая человека,"красный"; мой отец его вытащил из какой-то политической истории (а потом, при Ленине, его по слухам расстреляли за эсэрство). Брал он меня чудесами чистописания, когда, выводя "покой" или "люди", он придавал какую-то органическую густоту тому или другому сгибу, точно это были готовые ожить ганглии (Ганглий (др.-греч. γανγλιον - узел) или нервный узел — скопление нервных клеток),чернилоносные сосуды. 5 В это первое необыкновенное десятилетие века фантастически перемешивалось новое со старым, либеральное с патриархальным,фатальная нищета с фаталистическим богатством. ...и отца, по старинному русскому обычаю, дюжие руки раскачивали и подкидывали несколько раз.Гл.2, 2 ...из графита ли острие, или это подделка? Нет, настоящий графит. Мало того, когда несколько лет спустя я просверлил в боку гиганта дырку, то с радостью убедился, что становой графит идет через всю длину: надобно отдать справедливость Фаберу... Гл.2, 3 ...и крохотная гусеница геометриды, идя по краю стола, как бы двумя пальцами детской руки все мерила что-то и изредка вытягивалась вверх, ища никому неизвестный куст, с которого ее сбили. гл.2,4 Затем кто-то подарил нам внука или правнука чеховских Хины и Брома. Этот окончательный таксик (представляющий одно из немногих звеньев между мною и русскими классиками) последовал за нами в изгнание Гл.3, 2 Две баронессы Корф оставили след в судебных летописях Парижа одна, кузина моего прапращура, женатого на дочке Грауна, была та русская дама, которая, находясь в Париже в 1791 году,одолжила и паспорт свои и дорожную карету (только что сделанный на заказ, великолепный, на высоких красных колесах, обитый снутри белым утрехтским бархатом (Трип — утрехтский бархат, шерстяная ткань с ворсом на лицевой стороне. Употреблялась для верхней одежды, шляп, обивки мебели или экипажей.название трипа «утрехтский бархат» малоизвестно, но, скорее всего, в русском быту конца XIX века оно имело хождение.), с зелеными шторами и всякими удобствами, шестиместный берлин (Берлина — дорожная коляска, созданная в Берлине в конце XVIII в.)) королевскому семейству для знаменитого бегства в Варенн (Мария-Антуанетта ехала как мадам де Корф, или как ее камеристка, король -- не то как гувернер ее двух детей, не то как камердинер) Гл.3, 5 в шестидесяти верстах от Петербурга- расположено за одним рукавом реки Оредежь село Рождествено, а за другим-наша Выра. Гл. 3, 6. "Мое давнишнее расхождение с советской диктатурой никак не связано с имущественными вопросами. Презираю россиянина-зубра,ненавидящего коммунистов потому, что они, мол, украли у него деньжата и десятины. Моя тоска по родине лишь своеобразная гипертрофия тоски по утраченному детству", И еще: Выговариваю себе право тосковать по экологической нише - в горах Америки моей вздыхать по северной России. Гл. 3,8Влетевший шмель, как шар на резинке, ударяется во все лепные углы потолка и удачно отскакивает обратно в окно.ГЛ.3, 4, Или же из Нью-Йорка он мне привозил собранные в книжки цветные серии--смешные приключения Buster Brown'a, теперь забытого мальчика(Бастер Браун) в красноватом костюме с большим отложным воротником и черным бантом; если очень близко посмотреть, можно было различить совершенно отдельные малиновые точки, из которых составлялся цвет его блузы. Каждое приключение кончалось для маленького Брауна феноменальной поркой, причем его мать, дама с осиной талией и тяжелой рукой, брала что попало--туфлю, щетку для волос, разламывающийся от ударов зонтик, даже дубинку услужливого полисмена,-- и какие тучи пыли выколачивала она из жертвы, ничком перекинутой через ее колени! Так как меня в жизни никто никогда не шлепал, эти истязания казались мне диковинной, экзотической, но довольно однообразной пыткой--менее интересной, чем, скажем, закапывание врага с выразительными глазами по самую шею в песок кактусовой пустыни, как было показано на заглавном офорте одного из лондонских изданий Майн-Рида.Гл.4, 4 Был я трудный,своенравный, до прекрасной крайности избалованный ребенок (балуйте детей побольше, господа, вы не знаете, что их ожидает!).
Этот мой предок, Карл-Генрих Граун (1701--1759),
талантливый карьерист, автор известной оратории "Смерть
Иисуса", считавшейся современными ему немцами непревзойденной,
и помощник Фридриха Великого в писании опер, изображен с
другими приближенными (среди них--Вольтер) слушающим
королевскую флейту, на пресловутой картине Менцеля (Концерт Фридриха II в Сан-Суси. 1852), которая
преследовала меня, эмигранта, из одного берлинского пансиона в
другой. В молодости Граун обладал замечательным тенором;
однажды, выступая в какой-то опере, написанной брауншвейгским
капельмейстером Шурманом, он на премьере заменил не нравившиеся
ему места ариями собственного сочинения. Только тут чувствую
какую-то вспышку родства между мной и этим благополучным
музыкальным деятелем.
дядя Константин, Константин Дмитриевич Набоков Он опубликовал довольно любопытные "Злоключения Дипломата" и перевел на английский язык "Бориса Годунова".Однажды, в 1940 году, в Нью-Йорке, где сразу по прибытии в Америку мне посчастливилось окунуться в сущий рай научных исследований, я спустился по лифту с пятого этажа Американского Музея Естествоведения, где проводил целые дни в энтомологической лаборатории, и вдруг - с мыслью, что может быть я переутомил мозг - увидел свою фамилию, выведенную большими золотыми русскими литерами на фресковой стене в вестибюльном зале. При более внимательном рассмотрении фамилия приложилась к изображению Константина Дмитриевича: молодой, прикрашенный, с эспаньолкой, он участвует, вместе с Витте, Коростовцом и японскими делегатами, в подписании Портсмутского мира под благодушной эгидой Теодора Рузвельта - в память которого и построен музей.
об отце и дяде знаменитого писателя
Гл. 4, 2 Особенно мне нравилось, когда текст, прозаический или стихотворный, лишь комментировал картинки. Живо помню, например, приключения американского Голивога. Golliwog. Он представлял собою крупную, мужского пола куклу в малиновых панталонах и голубом фраке, с черным лицом, широкими губами из красной байки и двумя бельевыми пуговицами вместо глаз. Пять деревянных, суставчатых кукол составляли его скромный гарем. Из них две старших смастерили себе платья из американского флага: Пегги взяла себе матронистые полоски, а Сарра Джейн -- грациозные звезды, и тут я почувствовал романтический укол, ибо нежно-голубая ткань особенно женственно облекала ее нейтральный стан. Две других куклы, близнецы, и пятая, крохотная Миджет, остались совершенно нагими, и следовательно бесполыми,
Гл. 4, 3 Обращаюсь ко всем родителям и наставникам: никогда не говорите ребенку "Поторопись!".Гл. 4, 4 Помню еще ужасную старуху, которая читала мне вслух повесть Марии Корелли "Могучий Атом" о том, что случилось с хорошим мальчиком, из которого нехорошие родители хотели сделать безбожника.
случайно набрел на ту же книжку о мальчиках и девочках, которые сто лет тому назад жили во Франции тою стилизованной vie de chвteau (Усадебная жизнь (франц.)), на которую M-me de Segur, nйe Rastopchine (Мадам де Сегюр, рожд. Растопчина (франц.)) добросовестно перекладывала свое детство в России,- почему и налаживалась, несмотря на вульгарную сентиментальность всех этих "Les Malheurs de Sophie", "Les Petites Filles Modиles", "Les Vacances" ("Сонины проказы". "Примерные девочки", "Каникулы" (франц)), тонкая связь с русским усадебным бытом.Гл. 3, 8 через сорок лет я совершенно так же застонал, когда в чужой детской
Влетевший шмель, как шар на резинке, ударяется во все лепные углы потолка и удачно отскакивает обратно в окно.Гл. 6, 2 В петербургском доме была у отца большая библиотека; постепенно туда переходило кое-что и из вырского, где стены внутренней галереи, посреди которой поднималась лестница, были уставлены полками с книгами; добавочные залежи находились в одном из чуланов верхнего палубооб-разного этажа. Мне было лет восемь, когда, роясь там, среди "Живописного Обозрения" и Graphic'a в мраморных переплетах, гербариев с плоскими фиалками и шелковистыми эдельвейсами, альбомов, из которых со стуком выпадали твердые, с золотым обрезом, фотографии неизвестных людей в орденах, и всяких пыльных разрозненных игр вродехальмы , я нашел чудные книги, приобретенные бабушкой Рукавишниковой в те дни, когда ее детям давали частные уроки зоолог Шимкевич и другие знаменитости. Из волшебного чулана я в объятиях нес к себе вниз, в угловой кабинетик, бесценные томы: тут были и прелестные изображения суринамских насекомых в труде Марии Сибиллы Мериан (1647--1717), и Die Smetter-linge (Эрланген, 1777) гениального Эспера,
Буадювалевы Icфnes Historiques de Lйpidoptиres Nouveaux ou Peu Connus (Париж, 1832 года и позже)
Еще сильнее волновали меня работы, относящиеся ко второй половине девятнадцатого столетия -- Natural History of British Butterflies and Moths Ньюмана верховный жрец, знаменитый Штаудингер, стоял во главе и крупнейшей из фирм, торговавших насекомыми, и в его интересах было не усложнять определений бабочек; даже и поныне, через полвека после его смерти, среднеевропейской, а также и русской, лепидоптерологии (почти не существующей, впрочем, при советах) далеко не удалось сбросить гипнотическое иго его авторитета.
ГЛ 9,1 1 Мне было одиннадцать лет, когда отец решил, что получаемое мною домашнее образование может с пользой пополняться школой. В январе 1911-го года я поступил в третий семестр Тенишевского Училища
... отец снимал маску с потного розового лица, чтобы поцеловать меня. В этой части обширной библиотеки приятно совмещались науки и спорт: кожа переплетов и кожа боксовых перчаток. Глубокие клубные кресла с толстыми сиденьями стояли там и сям вдоль книгами выложенных стен. В одном конце поблескивали штанги выписанного из Англии пунчинг-бола, - эти четыре штанги подпирали крышеобразную лакированную доску, с которой висел большой, грушевидный, туго надутый кожаный мешок для боксовых упражнений; при известной сноровке, можно было так по нему бить, чтобы производить пулеметное "ра-та-та-та" об доску, и однажды в 1917-ом году этот подозрительный звук привлек через сплошное окно ватагу до зубов вооруженных уличных бойцов, тут же удостоверившихся, впрочем, что я не урядник в засаде.
мы покинули Петербург, отцовская библиотека распалась, кое-что ушло на папиросную завертку, а некоторые довольно странные остаточки и бездомные тени появлялись-как на спиритическом сеансе, -за границей. Так, в двадцатых годах, найденыш с нашим экслибрисом подвернулся мне на уличном лотке в Берлине, причем довольно кстати это оказалось "Войной миров" Уэллса. Прошли еще годы,- и вот держу в руках обнаруженный в Нью-Иоркской Публичной Библиотеке экземпляр каталога отцовских книг, который был отпечатан еще тогда, когда они стояли плотные и полнокровные на дубовых полках, и застенчивая старуха-библиотекарша в пенсне работала над картотекой в неприметном углу.
Прежде всего я смотрел, который из двух автомобилей, "Бенц" или "Уолзлей", подан, чтобы мчать меня в школу. Первый из них - был мышиного цвета ландолет.красный, с красными кожаными сиденьями, "Торпедо-Опель", которым мы пользовались в деревне;
Гл. 12, 4 Три арки каменного, венецианского вида мостика, перекинутого через узкую речку, образовали в соединении со своими отражениями в воде три волшебных овала, и в свою очередь вода наводила переливающийся отсвет на внутреннюю сторону свода, под который скользила моя гондола.
Комментариев нет:
Отправить комментарий