(из речи генерального прокурора Израиля на процессе Эйхмана):Немцы переводят оставшихся в живых евреев в «котел» между улицами Заменгофа, Ставки, Смоча и Генся. Деревянные ворота перегородили всю ширину мостовой на перекрестке улиц Мила и Генся. Через эти ворота жизни и смерти медленно ползет бесконечная вереница.Налево—к выходу на Ставки—ворота смерти. Оттуда их поведут к поезду, который повезет их в Малкиню и Треблинку.Там приготовлено место для женщин, стариков и калек.
Мановение руки направо—дорога на Лешно, Кармелитскую, Новолипки — дорога жизни.Ицхак Каценельсон, поэт народного бедствия, сам в нем погибший, пел:
Они не верили, не знали:
«Евреи стреляют!!» И прежде чем нечистый дух
Испустил свое нечистое дыхание, я слышал:
Не голос человечий, а устрашенный вопль —
«Не может быть!»
В Варшаве улица есть, улица Мила. Вырвите из клеток грудных сердца,
Вложите в них камни, из черепа вырвите белки плачущих глаз,
Ничего вы не видели, ничего не слыхали, дух жизни сотрите с лица,
Уши заткните, чтоб стать глухими! Об улице Мила начинаю рассказ.
2.
В Варшаве улица есть, улица Мила... Я не плачу! Кто же рыдает!? Глухой?
Улица Мила поверх всяких слез. Еврей не заплачет. А гои, увидели б это,
Зарыдали б великим плачем, издали бы горький вой,
Но ни одного гоя в тот день не было в гетто.
3.
Только евреи и немцы... Есть еще евреи!? Улица — шумным рынком...
Триста пятьдесят тысяч варшавских евреев стерто с земли — в забвенье —
Стариков расстреляли на кладбище, остальных увезли в Треблинку —
А улица Мила полна, как вагоны, евреями, каждому на удивленье!
4.
Откуда же они? Ведь всех удушили, расстреляли, в гибель всех унесло!
Это мастеровые с Новолипья и окраины улицы Леш,
Счастливые евреи номера носили, считали, что им повезло,
И вот их собрали, последнюю горстку, и нету больше надежд...
5.
Мастеровые-евреи, даже с далекой Генши, со всех окраин, из улочек тесных,
Старейшины улиц пустых, метла в руке, на груди жестяные бляхи,
Евреи из Пляцувки, каждое утро из гетто выходившие с песней,
Евреи из тайников... Не знал я, что есть в Варшаве такие, трясущиеся от страха.
6.
О, лучше бы не родиться на земле, но коль суждено
Родиться, то, чтоб это было до того,
Как придешь на улицу Мила, сойдешь на смертельное дно,
И лучше без Бога... Но как тяжко быть без него!
7.
Но страшнее нет сочетания — Бог и улица Мила —
О, извлеките детей, спрятанных в чемоданы, разбейте их головы о стены,
Разожгите костры и прыгайте в них... Вырвите волосы силой!
Почему безмолвствует Бог! Униженье такое и скорбь — нощно и денно!
8.
Еще на рассвете в день этот мрачный, постылый
Прячущиеся в подвалах и на чердаках ошарашены вестью:
"До десяти часов, не позднее, всем евреям собраться на улице Мила
Только с кладью ручной... Пойманные в домах расстреляны будут на месте!"
9.
С утра началось движенье со всех сторон... О, как путь этот тяжек.
С чердаков, из подвалов... Они подмечают сразу, где прячется каждый еврей...
Больные встают с постелей... Болезнь забыта тотчас же!
Не смей помогать им, поддерживать, упавшего поднять — не смей,
10.
Пусть ползет по улице Мила. Последняя это черта —
Как будто евреи вообще здесь не жили: на Дзельна, на Паве их просто не стало.
Уже девять. В десять — как все города и местечки — Варшава будет чиста —
Очищена от евреев, как и все поселенья Польши, Литвы, где немцев нога ступала.
11.
Час пройдет — и солнце кроваво-огненным шаром
Спалит сто тысяч евреев на улице Мила, собравшихся днем.
Нет, не солнце! Небеса беспощадно обрушатся жестоким ударом
На каждого из ста тысяч — гибельным бледным огнем.
12.
Ужас! Улица полна им, ибо полна евреями. Ужас витает
В воздухе! И все мы витаем! Мы уже не земляне, уходит земля из-под ног.
Я вижу друзей, знакомых, но всех забыл, и облик их тает,
Не помню! Кто это? С ребенком женщина! Все как мертвые. Каждый в смерти своей одинок.
13.
Я спрятался с сыном в доме, лежали ничком весь день
И ночь!.. Не идти ж нам чуть свет на селекцию, стоять со всеми, сбившись гурьбой,
В очереди к весам немцев. Сколько весит человек в беде?
Пулю получит сейчас ли, потом?.. Я прошел мимо них с поднятой головой.
14.
Я видел: с щуплой спины еврея сняли мешок —
Не мешок: то был ребенок, еврейский ребенок, полумертвое существо —
Жандармы кричат: "Узнаешь отца" — шутили! Ребенок был нем, словно впал в шок,
Не плакал... Смотрел на отца и не узнавал его!
15.
Вывел немец другого еврея, вместе с этим ребенком в счет
Тысяч на смерть осужденных швырнул — как в могилу.
И еще я видел... О, не пытайте, где и когда? Что я видел еще?
Я поклялся молчать и не отвечать о том, что было на улице Мила.
24—25—26. 12. 1943
«В первый день восстания в гетто эта карусель была, но не крутилась. Начала она крутиться только на второй день, и в этом было нечто трагическое. В окна было видно, как она крутится, шарманка играет, юбки у девушек, красные и голубые в горошек, развеваются на ветру. Это мы видели из окон, и это было нашим проклятьем. Тут горит, и убивают, а там все смеются и веселятся», это воспоминания Марека Эдельмана (2 октября 2009. В возрасте 87 лет в столице Польши скончался Марек Эдельман,), единственного живущего ныне командира восстания в Варшавском гетто.
 |
Комментариев нет:
Отправить комментарий